"ПЕРСПЕКТИВЫ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ В XXI ВЕКЕ"

(КРУГЛЫЙ СТОЛ НГ- НАУКА №2)

Круглый стол "Перспективы (!) научной рациональности в XXI веке" по сути превратился в откровенные похороны как самой научной рациональности, так и основанной на ней классической науки - "XXI век не будет веком науки вообще", либо "мы еще наплачемся с вытекающими из нее непредсказуемыми и неконтролируемыми последствиями наподобие чеченских или экологических".

Но в том то и трагикомичность ситуации, что у человека, как существа рационального по своей природе, тут же возникает вопрос: а что тогда взамен? Логика подсказывает единственно возможный ответ: иррациональность или, в крайнем случае, рациональность ненаучная. Именно обсуждению, а больше восхвалению всего этого спектра от анти- до полурациональности и оказался посвящен "круглый стол". Главный вывод, подытоживший дискуссию: "наука должна знать свое место и быть равной среди равных". Ну что ж, хорошо еще, что занять свое место среди равных - от древнейшей "эзотерической рациональности" до современной постмодернистской - пока не было предложено весьма модной ныне "рациональности" психоделической. (Впрочем возможно только потому, что этот вид "рациональности" - наркотики - в "промоушене", как понравилось выражаться участникам "круглого стола", не нуждается.)

Радужные надежды на то, что научная рациональность сделает человека не только могущественным, но и разумным, и счастливым, воодушевляли интеллектуалов со времен научной революции XVI века. Увы, им не суждено было сбыться и в веке XX. Классическая наука смогла справиться лишь с первой частью триединой задачи: овладение силами природы, рациональное преобразование природы и самого общества в интересах человека. Грандиозный успех науки в освоении природных сил при неспособности решить задачу в целом бесспорно несет нешуточную угрозу. "Техника в руках дикарей" - так можно ее охарактеризовать. Но каким образом возвращение к донаучным типам рациональности может исправить ситуацию. Какими успехами могут похвастаться они?

Действительно разумным ответом на реальную опасность техногенной катастрофы, на мой взгляд, могла бы стать попытка подробно разобраться в преимуществах научной рациональности, позволившей ей за 500 лет совершить то, что остальные не смогли за несколько тысячелетий. А также в том, какие недостатки все же не позволили ей решить поставленную задачу до конца.

Несмотря на весьма скудные познания о природе и скромные технические возможности, древние философы смогли установить целый ряд принципов, которые затем были подтверждены уже в рамках естественных наук. Это идеи об атомистическом строении вещества, об относительности механического движения, первая гелиоцентрическая система. Однако, они, как и многие другие гениальные догадки, в течении более чем двух тысячелетий (!) не могли получить окончательного признания и развития. Часто это объясняется удушающим воздействием христианства на нормальный ход развития философии и науки. Только что мешало философам и ученым в течении большей половины этого срока, со времени зарождения греческой науки в VI в. до н.э. и до 529 г. уже нашей эры, когда император Юстиниан, политик и богослов, закрыл последний "оплот язычества" - философскую академию в Афинах. А фактически, творческий потенциал античной науки был исчерпан уже к III веку до н.э.

За описанием жестоких преследований сторонников гелиоцентрической системы в средние века, как правило забывается, что эта система противоречила прежде всего не самим религиозным основам христианства, а механике и общим представлениям о мире Аристотеля, к тому времени прочно вошедшим в официальную религиозно-идеологическую доктрину. Что именно авторитет Аристотеля задолго до возникновения христианства заставил отвергнуть и похоронить как гелиоцентрическую, так и атомистическую теорию.

Не более убедительны и попытки оправдать неспособность античной науки к саморазвитию недостатком эмпирических данных или технических средств. Чтобы провести свои знаменитые эксперименты Галилею не понадобилось ничего кроме наклонной доски, шарика и водяных (!) часов. И спорить ему приходилось опять-таки с авторитетом Аристотеля.

Саморазрушительной для античной рациональности стала идея последовательного построения теории из "общеочевидных положений", против которой прежде всего и выступят в свое время Галилей и Ньютон, утверждая научный метод в борьбе с "бумажным миром" схоластического аристотелизма. И дело здесь прежде всего, не в окончательном признании того, что "чисто логическое мышление не может принести нам никакого знания эмпирического мира", а познание "отправляется от опыта и возвращается к нему". Античная рациональность пусть не так внятно в общей сложности также исходила из этого: "общеочевидные положения" тоже берутся из опыта. Порок состоял в размытости определения "общеочевидные".

Галилей не "изнасиловал природу в эксперименте", как утверждает профессор Розин, и не ограничил "существование объективной реальности единственным числом", а всего лишь заменил "общеочевидность" конкретной процедурой определения того, что мы будем принимать за общепризнанное истинное суждение. Всякая мало-мальски сложная коллективная деятельность не возможна без общего и членораздельного языка, в противном случае дело заканчивается так же, как строительство Вавилонской башни. В том что касается коллективного познания "членораздельность" должна начинаться с формально четкого критерия истинности суждений. Формализация критерия истинности не затрагивает проблему: что есть Истина с большой буквы. Это всего лишь признание того, что без такого критерия честное сотрудничество и продуктивная совместная работа не возможны. Если он и ограничивает что-то, то не Истину, а возможность Человека спекулировать общеочевидностью.

Без четкого объективного критерия истинности верность любого учения определяется лишь количеством и организованностью его сторонников, а также поддержкой со стороны власти или сильных мира сего. То есть, не аналитическим, а политическим путем, с опорой на ничем не ограниченное субъективное понимание истины признанными авторитетами - пророками, философами, общественными деятелями. Такой метод сам по себе не только не решает проблемы истинности - как отличить пророка от лжепророка, а философа от лжефилософа?, - но плюс к этому, ставит ее (истину) в зависимость от того, кто и как это отличие проводит, т.е. от того, кем и как определяется авторитет. Причем в зависимость гораздо большую, чем от самого пророка или философа.

Необходимость искать политической поддержки заставляет обращаться к профанам с целью убедить в превосходстве своих постулатов над постулатами конкурентов. Но что можно объяснить или доказать профанам, как последователям, так и покровителям? Поэтому логика и доказательство, опирающиеся на десяток другой "самоочевидных" положений, оборачиваются схоластикой правдоподобных рассуждений, придающим лишь видимость обоснованности излагаемому учению. А в итоге судьба учения определяется теми кому недоступно его понимание. И тогда, в условиях авторитарного режима какое-либо одно учение приобретает фундаменталистский характер, а в условиях демократии все они вместе образуют неспособный остановиться варить горшочек с кашей постмодернистского популизма. И то и другое в равной степени губительно для истины, как ущемление кишки не лучше заворота кишок. Познание не развивается эволюционным путем постепенно отсеивая и накапливая проверенное знание подобно науке, в которой знание формируется, по образному сравнению акад. В.Гинзбурга, в виде древа с кроной и глубокими корнями, а превращается или в мертвящую догму, или в бессмысленную и бесплодную интеллектуальную "войну всех против всех".

Все это наглядно подтверждается опытом античной рациональности пережившей как период демократического вольнодумия и гениальных догадок, так и период авторитарного доктринерства и схоластических догм, но так и несумевшей сформировать единого древа знания. Весь ход развития созданного Аристотелем философско-научного мышления показал, что нельзя не только "рассуждать абы как, а следовать правилам логики", но нельзя также и обосновывать интеллектуальные построения абы как. Без строгого формального критерия истинности никакое последовательное и системное продвижение вперед в строительстве общего знания невозможно.

Именно наличие такого объективного критерия позволяет поднять субъективный по сути индивидуальный анализ до уровня объективности. Во-первых, он дает самому ученому надежный способ удостовериться в верности своих логических построений. А во-вторых, он дает возможность опровергнуть ложное суждение невзирая на авторитет и, таким образом, позволяет истине не зависеть ни от авторитета власти, ни от власти толпы.

Методологические исходные положения, заложенные Галилеем и Ньютоном привели к поистине небывалым сдвигам во всех областях знания и практики. Однако вскоре начинает наблюдаться неожиданное явление: разделение единого по сути познания и цельной системы наук на точные естественные и все остальные. Как будто познание - "процесс отражения и воспроизведения действительности в мышлении субъекта" - может быть "неточным и неестественным" как в кривом зеркале. Как будто точность, уменьшение неопределенности последствий наших решений и действий не является одной из важнейших задач науки. (Кстати ведь именно эта проблема и послужила отправной точкой дискуссии за "круглым столом".)

Почему после научной революции XVI века внезапно возникла эта дотоле невидимая грань и именно между науками о природе и дисциплинами изучающими общественные явления? Ссылки на чрезмерную сложность, многогранность и уникальность общественных феноменов малоубедительна. Все это не является спецификой социальных явлений, а свойственно любому объекту действительности. Говорить об их большей или меньшей степени бессмысленно, а иначе почему аналогичная граница не возникла, скажем, между науками о живой и неживой природе? И если эти характеристики не становятся непреодолимым препятствием в других эмпирических науках, то почему они должны быть препятствием для политэкономии или социологии?

Дело в другом - методологическая революция, связанная с переходом к критериально-научному мышлению, оказалась не полной. Практическая деятельность нуждается в познании не только связи отдельных явлений в природе и обществе, но и в оценке их значимости для человека, т.е. в ценностном познании. А физический опыт, как критерий истинности, способен подтвердить лишь взаимосвязь отдельных явлений, но не дать оценку самим явлениям, и значит не может служить критерием истинности ценностных суждений. Разумеется, после его утверждения в качестве первейшего принципа научного метода и начинается разделение науки на якобы "точные", а на самом деле те науки в которых ценностный фактор незначителен, и остальные, тем или иным образом связанные с ценностными суждениями, для которых строгий критерий истинности так и не был определен. Эти последние науки по-прежнему остаются в сфере бесплодного схоластического философско-научного метода. Продолжая топтаться на месте, на фоне стремительного роста способности первых устанавливать связь явлений они и становятся вдруг как бы "неестественными".

В итоге мы имеем то, о чем еще в начале нашего века писал П.Сорокин: "Большая часть идей, излагаемых в религиозных учениях, в метафизике и философии, в учениях и теориях юристов, историков, экономистов, социологов и вообще в дисциплинах, изучающих общественные явления, до сих пор является верованиями, а не знаниями". Стагнация наук об обществе на фоне бурного развития технических и технологических возможностей человека привела к кризису ставящему мир уже на грань самоуничтожения. Но кризис этот вызван не избытком научной рациональности, а ее неполнотой!

Таким образом, не научную рациональность надо ставить на место, а схоластический метод обоснования "общеочевидностью". До тех пор пока он сохраняет свое главенствующее положение в общественных науках, они так и не станут надежной опорой наших действий.

Призывы известного русского социолога к научной рациональности, так и не были услышаны, а сам автор получил исключительную возможность непосредственно наблюдать за тем, как огромная страна, люди, вопреки своим богатым культурным традициям, оказались втянутыми в кровавую, бессмысленную бойню.

Сегодня мы оказались втянутыми в бессмысленные, иррациональные реформы. Бесконечные схоластические дебаты и прожекты интеллектуальной элиты уже довели Россию до положения третьесортной страны. Так не пора ли остановиться и, решив проблему критерия истинности ценностных суждений, завершить дело Галилея. А затем довериться методу доказавшему свою надежность и силу, пусть пока только в естественных науках.

2000