ЦЕНА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ СВОБОДЫ

Социально-экономический кризис, настолько глубокий, что фактически речь идет уже о сохранении страны, удивительным образом нисколько не отразился на пышной активности интеллектуальной элиты в политической полемике и практике: всевозможные дискуссии, форумы, конференции; все новые партии, движения, союзы. В лице политологов, экономистов, экспертов она обрушивает на общество массу информации и не хочет замечать очевидного факта - экономические трудности, разрешить которые в условиях "тоталитарной системы" лучшим умам державы якобы мешала жесткая зависимость от власти и марксистско-ленинские идеологические оковы, в условиях умственного раздолья не только не были преодолены, но, наоборот, разрослись до уровня катастрофы.

Вместе с тем, практическая невозможность в рамках "демократической системы" остановить продолжающийся кризис и отсутствие теоретической альтернативы двум реально существующим вариантам организации власти, оба из которых со времен Платона оказываются плохи: один из-за избытка власти, другой из-за избытка свободы, - делают все более и более реальным возврат к той самой командно-административной системе, от которой как раз и пытались уйти. Перспектива столь бесславно замкнуть круг реформ, лишь понеся огромные материальные, моральные и духовные потери, вызывает у людей состояние апатии и ощущение безнадежности, вновь разводит их по разные стороны баррикад, сооружаемых теми же интеллектуалами из разных "измов".

Они утверждают, что занимаются профессиональными вопросами государственного управления, недоступными простой "кухарке", но странное дело, при этом они изо всех сил пытаются растолковать их той же самой "кухарке". Более того, они пытаются разъяснить ей то, в чем сами безнадежно не могут достичь общего понимания. Иначе говоря, вопреки всякому здравому смыслу, - доказать свою правоту друг другу, то есть профессионал профессионалу, они не в силах. И дело здесь отнюдь не в идеологических расхождениях, которыми они прикрываются. Ведь речь идет именно о профессиональных вопросах.

Объяснить ситуацию можно лишь тем, что интеллектуальная элита, если и профессиональна, то исключительно не в смысле научном и рациональном. Рациональное знание, по выражению И.Сеченова, начинается с "одинаковых ответов", как прямого соответствия научного мышления природным явлениям, естественнонаучной истине. Истине относительной, которая постоянно уточняется и перепроверяется, но тем не менее в практическом отношении - результативной. Когда наука на все вопросы предлагает заранее готовые, пусть и "одинаковые", ответы, она превращается в псевдорелигию. От такой науки больше вреда, чем пользы. Но ничем не лучше, когда наука на один вопрос дает сто разных ответов. Для дела сто разных ответов - все равно что ни одного, а для знания - ничего кроме хаоса в головах людей.

"Одинаковые ответы" в теории не надо путать с различными вариантами решений практических задач. Решений конкретной задачи может быть много, но ответ-то, если задача поставлена точно, а решается правильно, все равно один. Кроме того, рациональные вопросы, а только на них наука и дает свои ответы, не исчерпывают содержания любой практической проблемы. Так, например, если нам надо построить мост, то проектов может быть несколько. На вопросы, какой из них красивее, оригинальнее, удобнее или что важнее, красивый или более дешевый мост, - наука ответить не может в принципе. Ответы здесь зависят от ценностных предпочтений людей, в том числе и от взглядов самих авторов проектов. Но другое дело, скажем, с надежностью. Как бы технически и эстетически ни отличались эти проекты друг от друга, расчет надежности по каждому из них, кто бы его ни произвел, даст "одинаковый ответ" и не вызовет нескончаемых споров. Именно поэтому нет никакой необходимости, дабы убедиться в непрочности моста, сначала его построить.

Ну а в чем же не могут сойтись авторы различных политических и экономических проектов? Какой из них красивее? Да нет же, непрестанно обсуждая в чем разница между инфляцией и приватизацией, нормой прибыли и формой собственности и т.д., они все никак не могут договориться чей проект обеспечит... нет, не свободу, равенство или братство, а всего лишь... работоспособную экономику. Даже не экономическое чудо, как бывало обещали еще недавно, не средний класс, а хотя бы выплату нищенских зарплат, т.е. мост, по которому можно будет пройти, надеясь хотя бы остаться живым.

Так и не сумев за семь лет интеллектуальной свободы научиться однозначно рассчитывать надежность своих проектов, разномастные государственные профессионалы продолжают "доказывать" свой профессионализм "кухаркам" с заклинаниями предоставить именно им, а не другим, очередной социальный заказ. Нас опять зовут сделать выбор - авторитаризм или демократия, капитализм или социализм. Бессмысленный - оттого, что суть проблемы в самих интеллектуалах: в их неспособности заранее определить надежность "моста в будущее". И авторитарно-номенклатурный метод отбора профессиональной элиты, и демократический не дали желаемого результата. У одной вышел "не тот" социализм, у другой капитализм получился "не такой". И та и другая оказались попросту профнепригодными. Такова реальная их цена, а не вычисленная по рейтингам или званиям.

При этом каждый интеллектуал в отдельности заявляет: "Я тут ни при чем, вот если бы слушали меня, все было бы сейчас по-другому". Тем самым противопоставляя себя как гениального одиночку и обществу и остальной интеллектуальной элите (фактически обвиняя всех в глупости). Этим выказывается полное непонимание того, что профессионализм как раз основывается не на гениальности, а по преимуществу, на уже надежном и бесспорном знании, на испытанных и отработанных методах получения верных и потому "одинаковых ответов". А претензия на подобную гениальность без профессионализма есть всего лишь аморальная готовность ради своих честолюбивых намерений без точного расчета рисковать страной, обращая других людей, а не себя в "камикадзе".

Хотя получать "одинаковые ответы" нам помогает логика, доказательство, рациональный выбор, однако этого мало. Необходимо еще вот это самое стремление к истине, которое как раз и обусловлено, прежде всего, ее полезностью. Между тем, в обществе, где существует функциональное разделение труда, мало и этого: необходима профессиональная ответственность за исполнение своей функции. Таким образом, практика семи лет государственных реформ говорит о том, что или отсутствует надежная система профессиональной ответственности, или естественнонаучная истина в сфере наук об обществе в силу их специфики труднодостижима или недостижима вообще. Не удивительно, что интеллектуальная элита предпочитает второй и даже третий вариант. Однако ссылки на чрезмерную сложность, многогранность и уникальность политических феноменов малоубедительна. Все это не является спецификой общественных явлений, а свойственно любому объекту действительности. И если эти характеристики не становятся непреодолимым препятствием в других эмпирических науках, то почему они должны быть препятствием для политологии и экономики?

Зато иначе выглядит ситуация с ответственностью. Все предлагавшиеся в ходе реформ теории, модели, сценарии с их "глубоким обоснованием" оправдались лишь в части резкого спада и превзошли все ожидания по части его (спада) глубины и продолжительности во времени. Ответили за это ученые, эксперты, публицисты, чьи обещания исполнились с точностью до наоборот? Нет - в ход пошли старые, переложенные на новый лад, оправдания: тяжкое наследие коммунистического прошлого, вредительство "красных директоров", правовая несознательность и рыночное невежество масс. То есть опять, как и раньше, не их теории и модели плохи, а действительность и практическое исполнение - не та страна, не тот народ, плохой президент и скверные чиновники. Однако не существует практики без теории, и хотя между моделью и действительностью всегда имеется какой-то "зазор", но ведь не такая же невероятная пропасть!

Главный урок, который следует извлечь из печального опыта наших реформ, прост и очевиден: интеллектуальная свобода - не панацея. Без профессиональной ответственности она мало чего стоит, ведет к интеллектуальной анархии и, как следствие, к интеллектуальному бессилию. Без такой ответственности в бесконечных спорах не рождается истина, не рождаются "одинаковые ответы" - один из главных признаков рационального (настоящего) профессионализма. Именно поэтому вместо полезного инструмента для разумного постижения политэкономических явлений мы имеем плюралистический набор мифов, пригодный лишь для политического трюкачества. Оттого и не решаются ни теоретические, ни практические проблемы, что попытка освободиться от идеологических оков ортодоксального коммунистического единобожия привела не к формированию рационального теоретического общественного сознания, а к такому же псевдорациональному верованию, только сродному языческому многобожию. И беда еще в том, что такая псевдорациональная вера самим верующим кажется знанием.

Но в отличие от настоящего знания с ее помощью можно только манипулировать сознанием людей, но невозможно решать объективные задачи социально-экономического роста и развития. Именно она, а не бездарность и макиавеллевская сущность всякой власти или невежество и покорность народа, - главный виновник непредсказуемости и прямо обратного результата наших действий по сравнению с поставленной целью, когда желая больше социализма - получаем больше капитализма, желая больше капитализма - получаем больше феодализма. Это прямой путь к рабству, до которого, действительно, остался всего один шаг.

Почему же российская демократия не смогла обеспечить такой ответственности: порок ли это самой демократии или несовершенство российской?

Опыт показывает, что реальная демократия всегда в той или иной степени элитарна. Нежелательность или даже невозможность прямой демократии объясняется, как правило, некомпетентностью народа: "если бы он действительно управлял, то неизбежно навредил бы самому себе". Данную проблему, якобы, позволяет решить механизм представительной демократии, посредством которого народ делегирует политическое управление мудрой и подготовленной элите, обеспечивая, вместе с тем, и контроль за ней со стороны масс. Однако, логика такой схемы демократического управления государством безупречна лишь внешне. И дело не только в том, что есть достаточно оснований сомневаться в эффективности подобного контроля. А в том, и это главное, что на самом деле проблема выбора профессионального решения таким образом не снимается, а лишь переносится на выбор того, кого следует считать профессионалом. И вряд ли можно считать, что такой выбор "кухарке" сделать проще. И не только "кухарке", но и представителям прочих не менее уважаемых профессий вплоть до самого президента. Вот поэтому таким выбором столь легко манипулировать и так трудно с его помощью получать профессионально грамотные решения.

Вместе с тем, интеллектуальная элита, занимая выгодную позицию "эксперта", всегда оказывается вне ответственности - ведь не она делает выбор, она лишь его предлагает. Ничем не связанная, она оказывается незаинтересованной в поиске "одинаковых ответов". Наоборот, чем более бросок, образнее или по-своему проще ответ, тем доходчивее и привлекательнее он может быть и для "кухарки" и для президента. Этот эффект можно было бы назвать эффектом Жириновского, если бы только он не порождался самой связкой интеллектуальной свободы и апелляции к народу, лежащей в основе демократии. Этот эффект столь же успешно используется и остальными видными представителями элиты. В том числе и теми, кто старательно пытается поддерживать образ интеллигентного независимого профессионала - политика, экономиста или журналиста. Но профессионал, довольствующийся или не понимающий того, что в конечном итоге критерием такого профессионализма является популизм, - если уж и не проходимец, то во всяком случае и не профессионал.

Не следует обольщаться кажущейся эффективностью демократии развитых капиталистических стран. Эта эффективность, прежде всего, результат не грамотности самих решений и качества элиты, а стоящей за ними финансовой, экономической и военной мощью - потенциалом, заметьте, в значительной степени созданном или в додемократический период, или за счет прямой эксплуатации колоний, или при непосредственной внешней помощи. Эмпирические исследования верхушки общества на Западе также не подтверждают наличия у нее выдающихся качеств, в том числе интеллектуальных (не говоря о нравственных). Конечно, она выглядит гораздо респектабельнее нашей, но лишь аналогично тому, как мэр Москвы всегда будет казаться более "крепким хозяйственником" по сравнению с мэром даже не самого захолустного города.

Верным признаком безответственности и непрофессиональности западных интеллектуалов может служить тот факт, что за 200 лет после А.Смита западная политэкономическая мысль не может предложить ничего, кроме попурри из теорий-однодневок на любой вкус. Что же это за удивительная такая наука, изучать которую предлагают не по нормальному учебнику, а по собранию сочинений отдельных наиболее популярных авторов. Правда, постигать азы экономики по нему, конечно, веселее, чем зазубривать догмы марксистской политэкономии, да только "что за клад, коли все вразлад".

Не ищет западная демократия "одинаковые ответы" в вопросах рациональной организации общества и экономики. Отсутствие таких ответов изобличает западных интеллектуалов в том, что они не столько решают эти проблемы с помощью разума, сколько с помощью силы. А иначе почему демократия и рынок эффективны на практике только в узком кругу богатых стран? Деление мировой системы на "первый" и "третий" мир давно стало привычным. Но, как показывает фактический материал, это не просто умозрительное деление на передовые и отстающие страны, между которыми нет непроходимой границы, а именно деление на два статистически четких класса*, указывающее на существование конкретного силового барьера, преодоление которого потому и именуется "чудом".

Провал всех программ помощи развивающимся странам ценой (для западного налогоплательщика!) многих миллиардов долларов, финансовый ураган, опустошивший кошельки миллионов людей по всему миру и ставящий под явное сомнение рациональность мировой финансовой системы, разработанной и поддерживаемой западной элитой, по сути дела, не повлек никого к ответу. Зато за сексуальные домогательства можно расплатиться импичментом. Вот типичный образец профессиональной ответственности западной демократии.

Вместе с тем она по вполне понятным причинам устраивает не только саму элиту, но и местный средний класс. Надо думать, она бы устроила и нашу элиту, и наш несостоявшийся средний класс. Да к несчастью, демократия основанная на такой ответственности заведомо эффективна не для всех. Интеллектуальная и экономическая свобода действительно делают ее как систему управления более открытой и гибкой, чем авторитаризм. Возможно, именно это и позволило в свое время Западу выйти на лидирующие позиции в мире. Однако позволить себе эту открытость может только сильный. В противном случае она ведет не к гибкости, а к гибели.

Не сумев ответить на вызов Запада, не сумев сохранить паритет силы, Россия прошла точку возврата и оказалась по ту сторону барьера, который невозможно преодолеть "демократическим путем". И как бы ни была российская интеллектуальная элита непрофессиональна, по прошествии семи лет в ожидании "чуда" даже она начинает это осознавать. Беда лишь в том, что отборные умы нашего общества, в качестве способа избежать неприятной перспективы - вконец потопить страну в мутной либеральной вседозволенности, не могут предложить ничего лучшего, чем поискать среди себя нового лидера, способного осуществить возвращение к авторитаризму под любым идеологическим соусом. Куда им понять, что возможность повторно войти в ту же воду невелика, а вероятность вторично наступить на грабли значительна.

Итак, коренной порок демократии кроется в самом методе выбора профессиональных решений, важных для всего общества. Это не особенность ее российской версии, а прирожденный порок. Он связан с искаженным представлением о демократии как праве каждого на рациональный выбор в общественных делах.

Рациональные решения не определяются мнением большинства. Они требуют научного доказательства. Апелляция к народу, очевидно, таким доказательством служить не может. Более того, она вредна. Кстати, и апелляция к верховному судье, будь то монарх, вождь или президент, политбюро, синклит или Святейший синод, точно также не может служить критерием верности решения. Авторитарная система достигает порой большой устойчивости, но исключительно за счет своей жесткости. И потому рано или поздно она, как свидетельствует опыт, заводит в жесточайший тупик. Однако и представительная демократия, подменяя непосредственный выбор самого профессионального решения на выбор того, кого следует считать профессионалом, лишь вуалирует, но не лечит этот порок. Являя собой по сути всего лишь попытку найти очень шаткую "золотую середину" между двух зол - мертвящей диктатурой и разлагающей анархией, она не предлагает принципиально новый порядок управления. Оттого и не удивительно, что от демократии до хаоса, как учит история, - всего один шаг, а до авторитарной власти и того меньше.

Прельстившись социально-экономическими достижениями развитых индустриальных стран западного сообщества и очарованием интеллектуальной свободы, но не разобравшись рационально (а не с идеологических позиций) в существе демократии, мы сами не заметили как оказались в ловушке. На собственном опыте нам пришлось убедиться, что, действительно, "нищих демократий не бывает". Но не столько потому что демократия, как рациональный, эффективный механизм государственного устройства, способствует экономическому процветанию, сколько потому что этот механизм сам нуждается в особых "тепличных" условиях. Достигнуть баланса меж двух зол - диктатурой и анархией - в современном мире, в условиях интенсивной геополитической конкуренции, можно только будучи уже богатым. И выходит, чтобы эта система у нас заработала нам сначала нужно догнать и перегнать Запад экономически другим способом. Но как? Ведь получается, если не демократия и, разумеется, не анархия, то остается только диктатура (пусть для начала в форме уже прозвучавшей - "экономическая диктатура"), однако со всеми очевидными последствиями.

В этом суть и безжалостность того интеллектуального, а вовсе не идеологического тупика, в котором мы оказались. Но есть ли выход? Есть, если увидеть, наконец, что существо проблемы эффективной системы государственного управления, заключается не в политическом ракурсе интеллектуальной свободы, а в плане ее рациональности. То есть, не в том - должен ли и в какой степени интеллект быть зависимым от идеологии, власти или народа, а в том как сделать его зависимым от рациональной естественнонаучной истины.

Сделать это можно лишь отказавшись от увязки ценностных и рациональных проблем. Независимо, например, от формы собственности без эффективной экономики, как мы дважды уже убедились, и равенство для большинства стало лишь равенством в бедности, и свобода для них же - лишь быть нищими.

Право на выбор профессиональных решений в сфере текущего государственного управления, и в том числе на сам подбор профессиональных кадров, должно полностью принадлежать интеллектуальной элите. Иначе - без полноты права - не может быть и полноты ответственности. Полнота ответственности невозможна также без единой и по возможности максимально стабильной и объективной оценки результатов управления. Следовательно, интеллектуальная элита должна выступать не в качестве эксперта на службе партийных группировок, а в качестве единого подрядчика у единого заказчика - народа. Функция народа, таким образом, должна заключаться в формировании оценки результатов управления, в соответствии с которой определяется моральное и материальное поощрение интеллектуальной элиты, и под воздействием которого, в свою очередь, будет происходить ее самоформирование.

Государственная власть (в лице президента или коллективного органа), оставив функции текущего управления за профессионалами, освободившись от несвойственной ей ответственности за текущий курс, сможет стать действительным гарантом ответственности интеллектуальной элиты перед народом и государством в целом. Выполняя, по существу, функцию системного управления.

Конечно, это всего лишь общая схема. Но в поиске пресловутой национальной идеи она, на наш взгляд, может сыграть свою роль. Идея ответственной интеллектуальной свободы, так, в конечном счете, это можно было бы сформулировать.

1999